Початкова сторінка

Леся Українка

Енциклопедія життя і творчості

?

10.06.1901 р. До В. Г. Крижанівської-Тучапської

Кимполунг Oesterreich, Bukowina, Kimpolung,
bei Frau Susanna Niesner,
10/VI (28/V) 1901

Простите, дорогая Вера Григорьевна, впрочем, я знаю, что Вы не сердитесь, Вы не можете думать, что в моем молчании была злая воля. Много раз я собиралась приняться за письмо к Вам, и – признаюсь – не хватало решимости. Вы можете этому поверить после тех ужасных писем, которые я решалась писать Вам из Минска? Да, но тогда была высшая мера напряжения, а теперь détention des forces. Я приехала в Киев разбитой, не столько внешне (у меня всегда более или менее одинаковый вид), сколько внутренне: невыразимый разлад, мысли, которые не поддаются словам, чувства, которые не находят ни в чем выражения, странные навязчивые идеи – все это измучило меня страшно, и ближайшим результатом было сильное обострение моей истерии, неспособность к работе, а потом непреоборимая апатия, инертность, подчас непростительная. Все это, что я Вам пишу, конечно, не служит мне оправданием, а только показывает, что я далеко не героиня (и это, конечно, не ново!), но Вы оправдаете меня без оправданий.

Сейчас после светлого праздника я уехала за границу, на Буковину, к одной своей приятельнице, украинской беллетристке, с которой мы недавно, но уже близко знакомы. Здесь я нашла очень спокойную и подходящую обстановку и вполне дружеское отношение. Начала несколько приниматься за работу и приходить в себя, но несколько тяжелых впечатлений, достигших до меня из родного края, которые я в другое время сумела бы гораздо спокойнее принять, опять выбили меня из колеи, опять я «вышла из берегов», а к этому еще случайным образом присоединился легкий грудной катар, причем показалась дважды кровь из горла, et voilà toute la boutique de diable à recommencer!.. Я опять обратилась к испытанному средству, к перемене места, и переехала из Черновиц сюда, в Кимполунг, засела в горах, в одиночестве, и вижу, что хорошо сделала, – по крайней мере, ко мне возвратился образ человеческий и хоть некоторая работоспособность.

Вот Вам моя одиссея, или, если хотите, иеремиада, а теперь напишу о том, что для Вас, наверное, более важно.

Я посылаю Вам теперь один переснятый портрет нашего друга, я пересняла еще и другой, с одной группы, который в оригинале казался мне наилучшим, но в переснимке он вышел так ужасно плохо, что я не могу послать его Вам. Летом я буду в Гадяче, где была снята эта группа, – может быть, негатив еще существует, то я закажу отпечатать для Вас отдельный медальон. Если же негатива уже нет, то осенью у меня будет большой портрет, который напишет для меня один художник, знавший Сер[гея] Конст[антиновича] (я собрала для него целую коллекцию карточек, из которых не все принадлежат мне), если портрет будет удачный, я сфотографирую его для Вас. Вы же позвольте мне удержать за собой Вашу карточку, ту, которую Вы прислали нашему другу, пусть она перейдет ко мне по наследству вместе с другими предметами, которые он сам завещал отдать мне.

Что написать Вам о его последних днях? Все это было бесконечно тяжело. После моих писем к Вам и его последнего к Вам (это было вообще последнее его письмо, больше он никому не писал) ему становилось все хуже и хуже, и наконец я увидела высшую меру человеческой слабости [и] несчастья; я не могу и не хочу описывать Вам все это, так как знаю, что при жизни он был бы этим недоволен: он все время, не раз по ночам, просил меня заботиться, насколько в моих силах, о том, чтобы он не имел отталкивающего вида по смерти, просил покрыть его вуалью, украсить цветами, – он говорил, что это мой долг как друга и как поэта [может быть, это предрассудки, но они и мне свойственны].

Пусть же будет так! Пусть никто не видит его таким, каким я видела его (даже остальные окружающие не все видели). Довольно, если я скажу, что в последний день я не стала бы удерживать его при жизни, если бы даже это было в моей власти; только присутствие его родных мешало мне вспрыснуть ему морфий (меня упорно преследовала эта отчаянная мысль), если бы только я могла, я дала бы ему Gnadenstoss, – Вы знаете, что это такое? Но довольно об этом, а то я опять с ума сойду… В самые последние минуты, однако, не было уже ничего ужасающего, он взял меня за руку, стал дышать все реже и реже, потом совсем затих и вдруг сделался прекраснее, чем был когда бы то ни было при жизни.

При нем были тогда только его отец, я, доктор (его приятель) и один мой приятель из Киева. Я держала его за руку, пока совсем не прекратились последние признаки жизни, потом я начала исполнять «долг друга и поэта», но это еще не кончено. Осенью я поеду устраивать вместе с его отцом его могилу (он и об этом просил), и много еще надо сделать, но это пока относится только ко мне. Что Вам сказать еще? Несмотря ни на что, он всегда был внимателен и деликатен к окружающим и с нежностью относился к своим друзьям, но это Вы сами знаете из его писем. И знаете ли, иногда, разговаривая с ним (пока это еще было возможно), мне приходило в голову, что только болезнь (сначала непризнаваемая ни им, ни его друзьями) заставляла его быть скептически-пассивным, а в сущности альтруистическая восторженность никогда не умирала в нем, даже в бреду…

Довольно уже, я устала и Вас утомила – ведь правда? Но другого я не могла написать, да и Вы ждали от меня этого, – не знаю, так ли я исполнила Ваше желание, как Вы ожидали, но, видите ли, я еще не совсем возвратила себе прежнюю энергию. Положим, и то была чисто нервная энергия, да все же без нее еще хуже. Но она уже возвращается ко мне, – не правда ли, как скоро? Ведь еще не прошло и трех месяцев.

Сегодня я, правда, немного больна, весь день голова болит и кашель изводит, но я не хотела уже дальше откладывать с письмом, тем более что много очередной работы и время с каждым днем все больше занято будет.

Напишите мне теперь о себе, я очень хотела бы знать, как Вам живется.

Здесь я пробуду еще две недели, потом отправлюсь в Черновцы (ул. Новий світ, 61), а в начале июля буду ненадолго в Киеве. Пишите мне лучше в Киев, чтоб наверное письмо меня нашло.

Жму крепко Вашу руку, привет Павлу Лукичу.

Ваша Л. Косач


Примітки

Подається за виданням: Леся Українка. Зібрання творів у 12 тт. – К.: Наукова думка, 1978 р., т. 11, с. 238 – 240.

Вперше надруковано у вид.: Собр. соч. в 3-х т., т. 3, с. 243 – 246.

Подається за автографом (ф. 2, № 446).

Звірено з виданням: Косач-Кривинюк О. Леся Українка: хронологія життя і творчости. – Нью-Йорк: 1970 р., с. 539 – 541. Істотних різночитань з виданням 1978 р. нема.

осенью у меня будет большой портрет – І. Труш збирався зробити з фотографії портрет С. К. Мержинського, але не виконав своєї обіцянки.